в библиотеку

Часть четырнадцатая

"В твоей жизни все люди появляются и все события происходят только потому, что ты их туда притянул. И то, что ты сделаешь с ними дальше, ты выбираешь сам".

- Дон, разве тебе никогда не бывает одиноко? - мы сидели в кафе, в городке Раперсон, штат Огайо, когда мне пришло в голову спросить его об этом.

- Я удивлен, что ты...

- Подожди. Все эти люди, мы видим их всего несколько минут. Но иногда в толпе мелькнет лицо, появится прекрасная незнакомка, в глазах которой сверкают звезды, и мне хочется остаться и сказать ей: "Привет!", побыть в одном месте, просто отдохнуть от скитаний. Но вот десять минут в воздухе позади, если она вообще отважится на полет, и она исчезает навсегда, а на следующий день я улетаю в Шелбайвиль и уже больше никогда ее не увижу. Мне одиноко. Но я думаю, что не смогу найти друзей, готовых к многолетней дружбе, если я сам не такой. Он молчал.

- Или смогу?

- Мне уже можно говорить?

- Сейчас, да.

Гамбургеры в этом кафе были до половины завернуты в тонкую пергаментную бумагу, и когда начинаешь их разворачивать, из нее сыпятся зерна кунжута, зачем их только положили? Но гамбургеры были хороши. Он некоторое время молча ел, я принялся жевать, думая о том, что он скажет.

- Понимаешь, Ричард, мы - магниты. Нет, не так. Мы - железо, а вокруг нас обмотка из медной проволоки, и мы можем намагнититься, когда захотим. Пропуская наше внутреннее напряжение через провод, мы можем притянуть все, что захотим. Магниту все равно, как он работает. Он такой, какой есть, и по своей природе он одни вещи притягивает, а другие нет. Я съел ломтик жареной картошки и строго глянул на него.

- Ты забыл сказать об одном, как мне это сделать?

- Тебе не надо ничего делать. Космический закон, помнишь? Все подобное взаимопритягивается. Просто будь самим собой, спокойным, светлым и мудрым. Все происходит автоматически. Когда мы выражаем в этом мире самих себя, ежеминутно спрашивая, действительно ли я хочу это сделать, и совершаем поступки, только если ответом будет искреннее "да", - это автоматически отводит от нас тех, кто не может ничему от нас научиться, и притягивает тех, кто может, а также тех, у кого есть чему поучиться нам.

- Но в это надо очень сильно верить, а пока все это случится, бывает так одиноко. Он странно посмотрел на меня.

- Вера тут ни при чем. Никакой веры не надо. Необходимо лишь воображение. - Он расчистил стол, отодвинув тарелку с картошкой, соль, кетчуп, вилки, ножи, и мне стало любопытно, что же произойдет, что материализуется тут, прямо у меня на глазах.

- Если у тебя воображение с это кунжутное зернышко, - сказал он, для наглядности бросив в центр опустевшего стола настоящее зернышко, - для тебя нет ничего невозможного.

Я посмотрел вначале на зернышко, а потом на него.

- Вот хорошо, если бы вы, мессии, собрались бы как-нибудь вместе и договорились о чем-нибудь одном. Я-то думал, что если весь мир ополчается против меня, надо уповать на веру.

- Нет. В свое время я хотел исправить эту ошибку, но это оказалось не так-то просто. Две тысячи, пять тысяч лет назад они еще не придумали слово "воображение", поэтому слово "вера" - это лучшее, что в те времена мессии могли предложить толпам своих последователей, жаждавшим святости. Кроме того, тогда не было кунжута.

Я знал наверняка, что кунжут тогда был, но пропустил эту наглую ложь мимо ушей.

- Так я должен представить себе, что я намагничиваюсь? Мне надо представить, как некая мудрая мистическая красавица возникает в толпе наших пассажиров на поле в Таррагоне, штат Иллинойс? Я могу это сделать, но на этом все и закончится, все останется только в моем воображении.

Он беспомощно глянул на небеса, представленные в данный момент жестяным потолком с неоновой рекламой кафе "Эм и Эдна".

- Просто в твоем воображении? Ну, конечно, это твое воображение! Весь этот мир лишь твое воображение, разве ты забыл? "Где твои мысли, там твой опыт"; "как человек думает, такой он и есть"; "то, чего я боялся, со мной и случилось"; "мыслетворчество - хорошая работа и полноценный отдых"; "быть самим собой - лучший способ найти верных друзей". Твое воображение вовсе не меняет Абсолюта и совершенно не влияет на истинную реальность. Но мы говорим о киномирах и киножизнях, где каждое мгновение иллюзорно и соткано из воображения. Все это сны, наполненные символами, которые мы, спящие наяву, вызываем в нашем воображении.

Он положил нож и вилку в одну линию, будто строил мост от себя ко мне.

- Тебе интересно, о чем говорят твои сны? Так же точно ты смотришь и на вещи, окружающие тебя наяву, и задаешься вопросом, о чем говорят они? Ты и твои самолеты, - куда ни глянь, ты везде их видишь.

- Пожалуй, верно. - Я мечтал о том, чтобы он хоть немного сбавил темп и перестал заваливать меня всем этим так сразу;тяжко поглощать новые представления с такой бешеной скоростью.

- Что означает для тебя сон, в котором ты видишь самолеты?

- Свободу. Когда мне снятся самолеты, я ухожу от гнета реальности в полет и чувствую себя совершенно свободным.

- Насколько четко ты хочешь это ощутить? Сон наяву - это то же самое, ты освободишься от всего, что привязывает тебя: от рутины, властей, скуки, земного притяжения. Ты пока еще не смог осознать, что уже свободен, что ты всегда был свободен. А если у тебя воображение с несколько кунжутных зерен... считай, что ты всемогущий волшебник, творящий свою собственную сказочную жизнь. Лишь воображение! Ну и сказал же ты!

Официантка, протиравшая тарелки, время от времени странно поглядывала на него - кто он, чтобы говорить такие вещи?

- Поэтому тебе никогда не бывает одиноко, Дон? - спросил я.

- Если я сам этого не захочу. У меня есть друзья в других измерениях, которые навещают меня время от времени. Да и у тебя они есть.

- Нет. Я имею в виду это измерение, этот воображаемый мир.

Покажи мне, что ты имеешь в виду, яви мне махонькое чудо такого магнита... Я очень хочу этому научиться.

- Это ты мне покажи, - сказал он. - Чтобы что-то пришло в твою жизнь, тебе надо представить, что оно уже там.

- Вроде чего? Вроде моей прекрасной незнакомки?

- Да что угодно. Незнакомку потом. Для начала что-нибудь попроще.

- Начинать прямо сейчас?

- Да.

- Отлично... Голубое перо.

Он удивленно посмотрел на меня, ничего не понимая.

- Ричард, какое голубое перо?

- Ты же сказал, что угодно, кроме незнакомки, что-нибудь помельче. Он пожал плечами.

- Прекрасно. Пусть будет голубое перо. Представь себе это перо. Увидь его - каждую черточку, края, кончик, хвостик, пушок около основания. Всего лишь на минуту. Этого хватит. Я на минуту закрыл глаза, и перед моим внутренним взором предстал четкий образ. Небольшое, по краям ярко-голубой цвет переходит в серебристый. Сияющее перо, плывущее во тьме.

- Если хочешь, окружи его золотистым сиянием. Обычно его используют при лечении, чтобы материализовать процесс, но оно помогает и при магнетизации.

Я окружил свое перо золотистым сиянием.

- Сделал.

- Отлично. Глаза можешь открыть.

Я открыл глаза. - Где мое перо?

- Если ты его четко вообразил, в данный момент оно уже пулей летит тебе навстречу.

- Мое перо? Пулей?

- В переносном смысле, Ричард.

Весь день я ждал, когда же появится это перо, но все напрасно. И только вечером, за плотным ужином из бутерброда с индейкой, я наконец увидел его. Рисунок и маленькая подпись на молочном пакете: "Упаковано компанией "Голубое перо", г. Брайон, штат Огайо".

- Дон! Мое перо!

Он посмотрел и пожал плечами.

- Я думал, что ты хочешь настоящее перо.

- Новичку любое подойдет, ведь правда?

- А ты представлял себе только само перо, или то, что ты держишь его в руке?

- Только само перо.

- Тогда все ясно. Если ты хочешь быть вместе с тем, что притягиваешь, тебе надо и себя ввести в эту картинку. Прости, что забыл тебе об этом сказать.

Мне стало немножко не по себе. Все получилось! Я впервые сознательно притянул в свою жизнь нечто!

- Сегодня перо, - заявил я, - завтра весь мир!

- Будь осторожен, Ричард, - предупредил он, - а то можешь очень пожалеть.

Часть пятнадцатая

"Истина, которую ты изрекаешь, не имеет ни прошлого, ни будущего. Она просто есть, и этого для нее вполне достаточно".

Я лежал на спине под своим самолетом, вытирая масло с нижней части фюзеляжа. Почему-то сейчас из двигателя масло стало подтекать меньше, чем прежде. Шимода прокатил одного пассажира, а потом подошел и сел на траву рядом со мной.

- Ричард, как ты можешь надеяться поразить мир, если все кругом работают, чтобы заработать себе на кусок хлеба, а ты целыми днями лишь совершенно безответственно летаешь на своем захудалом бипланчике и катаешь пассажиров? - Он снова проверял меня. - На этот вопрос тебе придется отвечать не раз.

- Пожалуйста, Дональд. Во-первых: я существую вовсе не для того, чтобы чем-то поразить этот мир. Я существую для того, чтобы быть счастливым в этой жизни.

- Отлично. А во-вторых?

- Во-вторых, для того, чтобы заработать себе на хлеб насущный, каждый волен делать то, что ему хочется. В-третьих, ответственность - это способность отвечать за что-то, за тот образ жизни, который мы выбираем сами. И есть лишь один человек, перед которым мы должны держать ответ, и, конечно же, это...

- Мы сами, - закончил за меня Дон вместо воображаемой толпы искателей истины, незримо рассевшихся на траве вокруг нас.

- Человеку вовсе нет нужды держать ответ даже перед самим собой, если ему это не нравится... в безответственности нет ничего плохого. Но большинству из нас интересней знать, почему мы поступаем так, а не иначе, почему мы делаем именно такой выбор - любуемся ли мы птицами в лесу, наступаем ли на муравья или работаем ради денег, делая совсем не то, что нам хочется. - Я поморщился. - Похоже, получилось длинновато. Он кивнул.

- Даже слишком.

- Ладно... Как ты хочешь поразить мир... - Я закончил работу и удобно устроился в тени под крылом. - А как насчет: "Я разрешаю миру жить, как ему хочется, и я разрешаю себе жить, как я сам того хочу".

Он расплылся в счастливой улыбке, явно гордясь мною.

- Ответ, достойный истинного мессии! Просто, ясно, легко запоминается и непонятно до тех пор, пока не поразмыслишь на досуге.

- Задай еще вопрос. - Какое же наслаждение наблюдать за работой собственной головы, решающей мировые проблемы.

- Учитель, - сказал он. - Я жажду любви, я добр, я делаю другим то, что хотел бы получить от них, но все равно у меня нет друзей, я совсем одинок. Ну, что ты ответишь на это?

- Понятия не имею, - ответил я. - Ни малейшего.

- Что?

- Это просто шутка, чтобы оживить компанию. Просто безобидная смена темы.

- Оживляя компанию, Ричард, будь очень осторожен. Ведь проблемы, с которыми люди к тебе приходят, им вовсе не кажутся забавными шутками, если, конечно, они не успели еще далеко уйти в духовном развитии, а те, кто уже ушел достаточно далеко, знают, что они сами себе мессии. Тебе даются ответы, так что потрудись произнести их вслух. Попробуй только побаловаться с этим "понятия не имею", и увидишь, сколько секунд толпе потребуется, чтобы поджарить такого шутника на костре. Я гордо выпятил грудь.

- Страждущий, ты пришел ко мне за ответом, так внемли: Золотое Правило неприменимо. Что если бы ты встретил мазохиста, воздающего окружающим то, что ему хотелось бы получить от них? Или человека, почитающего Бога-Крокодила, мечтающего лишь о высочайшей чести быть брошенным ему на съедение? Даже тот самый Добрый Самаритянин, с которого все и пошло... С чего он взял, что человек, лежащий на обочине, хотел, чтобы его раны омыли и залечили? А может, преодолением этого испытания он хотел излечиться духовно? Лежал себе в пыли и тихо наслаждался. Мне казалось, что я говорю очень убедительно.

- Даже если изменить формулировку Правила на: "Делай другим то, что они хотят получить", мы ничего не добьемся - ведь мы знаем только то, что хотим получить от окружающих. На самом деле Правило значит: "Поступай со встречным так, как ты сам хочешь с ним поступить", - и мы должны применять его с чистой совестью. Тогда тебе не придется стегать мазохиста его кнутом просто от того, что он об этом мечтает. И совсем ни к чему прикармливать крокодилов их почитателями.

Я посмотрел на Шимоду.

- Слишком многословно?

- Как всегда. Ричард, ты растеряешь девяносто процентов своих слушателей, если не научишься говорить кратко.

- А что плохого в том, чтобы потерять девяносто процентов моих слушателей? - спросил я в ответ. - Что плохого, если я теряю всех моих слушателей? Я знаю то, что я знаю, и говорю то, что говорю. А если это плохо, ну что ж, ничего не поделаешь. "Полет на биплане обойдется вам в три доллара наличными".

- А знаешь... - Шимода встал, стряхивая солому с джинсов.

- Что? - недовольно спросил я.

- Ты только что сдал выпускной экзамен. Ну и как тебе нравится быть Мастером?

- Разочарование и безысходность.

Он посмотрел на меня с неуловимой улыбкой.

- К этому привыкаешь.

"Очень легко проверить, окончена ли твоя миссия на Земле: если ты жив - она продолжается".

Часть шестнадцатая

Можно здорово устать, пока обойдешь магазин скобяных изделий, кажется, что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности.

В Хэйворде в поисках гаек, болтов и шайб для хвостового костыля "Флита" я отправился в подобное рискованное путешествие. Пока я рыскал в полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары - ведь ему-то уж, конечно, в этом магазине покупать было нечего. Вся экономика может рухнуть, подумал я, если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что им надо.

В конце концов я нашел желанные болты и отправился с ними к прилавку, где играла тихая музыка. "Зеленые рукава" - я полюбил эту старинную песню еще в детстве и всегда слушаю ее с удовольствием. Сейчас звуки лютни лились из спрятанных динамиков. Странно слышать ее в современном городке с населением в четыреста человек.

Еще удивительнее было то, что никаких динамиков там не было, а хозяин магазина сидел за прилавком, откинувшись на своем стуле, и слушал, как мессия играл на дешевой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок. Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73 цента, тихонько стоял, зачарованный мелодией. Может быть, все дело в том, что струны дешевого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она доносится из далекой средневековой Англии, укрытой туманами.

- Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!

- Ты не знал? Значит, ты думаешь, что если бы Иисусу Христу дали гитару, он бы сказал: "Я не умею на ней играть"? Мог ли он так сказать?

Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую солнцем.

- Или ты думаешь, что найдется хоть один Мастер, достойный своей ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор, или, скажем, управлять самолетом, если захочет?

- Так ты действительно все это умеешь?

- И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю все.

- И я могу играть на гитаре так же, как и ты?

- Нет, у тебя будет свой стиль, непохожий на мой.

- Но как мне это сделать? - Я вовсе не собирался со всех ног бежать покупать гитару, просто мне было любопытно.

- Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что ты не умеешь играть. Возьмись за нее, как будто это часть твоей жизни, что на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней. Знай, что ты прекрасно можешь на ней играть, и пусть твое бессознательное "Я" завладеет пальцами и начнет играть.

Я что-то читал об этом - обучение под гипнозом, когда гипнотизер говорит людям, что они - певцы и живописцы, и они поют и рисуют, как настоящие таланты.

- Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на гитаре.

- Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учебы, прежде чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твое сознание скажет тебе, что ты достаточно намучился и уже заслужил право играть хорошо.

- А почему же я быстро научился летать на самолете? Считается,что это очень сложно, но я схватывал все на лету.

- А ты хотел летать?

- Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я смотрел из кабины вниз на облака, на дым, поднимающийся по утрам из печных труб прямо в небо, и я видел...

- А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: к гитаре тебя так сильно не тянуло.

- Дон, у меня засосало под ложечкой, и это говорит о том, что именно так ты и выучился летать. Ты просто однажды сел в "Трэвэл Эйр" и полетел. Никогда не сидел в самолете до тех пор.

- Надо же, до чего ты догадлив.

- И ты не сдавал летных экзаменов? Подожди. Да у тебя и полетной книжки нет. Обычной полетной книжки с разрешением. Он странно посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, будто я поспорил, что у него нет книжки, а он знал, что она у него есть.

- Ты говоришь о бумажке? Такое разрешение?

- Да, бумажка.

Он не полез в карман и не достал бумажник. Он просто раскрыл правую ладонь, и на ней лежала полетная книжка, как будто он носил ее, ожидая, когда же я про нее спрошу. Она была совершенно новой, даже не сложенной пополам, и я подумал, что еще десять секунд назад ее вообще не существовало. Но я взял ее в руки и внимательно прочитал. Это было официальное удостоверение пилота, скрепленное печатью Министерства транспорта, выданное Дональду Уильяму Шимоде, живущему в штате Индиана, разрешающее ему управлять одно- и многомоторными самолетами, планерами и работать в качестве штурмана.

- А допуск к гидросамолетам и вертолетам?

- Достану, если понадобится, - сказал он так таинственно, что я расхохотался еще раньше его. Парень, подметавший тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.

- Слушай, а мне? - попросил я. - Я хочу допуск к авиалайнерам.

- Свою полетную книжку будешь подделывать сам, - ответил он.

Часть семнадцатая

Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до полуночи. Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с рекламными заставками, записанными на пленку, кругом было полно каких-то рукояток и циферблатов. Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли мы закон, когда летаем по стране на старых самолетах и катаем пассажиров.

Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолеты так же тщательно проверяются полетной инспекцией, как и реактивные лайнеры. Они надежней и безопасней, чем большинство современных самолетов из металла, и для полетов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное.

- Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф, - ответил он.

Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без нее не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на пульте Сайкса замигал огонек телефонного вызова.

- Нам звонят по линии один, - сказал Сайкс в микрофон. - Слушаю вас, мадам.

- Я в эфире?

- Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость, летчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем.

- Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном балагане!

- Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего хочется, - сказал Шимода. - Так же, как и те, кто зарабатывает свой хлеб играючи...

- В Писании сказано: "В поте лица твоего будешь есть хлеб".

- Мы вольны поступать и так, если захотим.

- "Делай то, что можешь!" Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: "Делай то, что можешь! Делай то, что можешь!" Из-за вас люди становятся совершенно необузданными, и они уничтожают мир. Они его уже уничтожают. Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!

Она, по крайней мере, раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для достойного ответа, но он ни разу ею не воспользовался.

- И прекрасно, если этот мир будет уничтожен, - сказал он. - Есть миллиард других миров, которые мы можем создать или выбрать для себя. До тех пор пока люди хотят держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни.

Это вряд ли было рассчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я, совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду перспективу многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь Мастеру. Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к реальности данного единственного мира, который начинается рождением и заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок?

- Так все, значит, распрекрасно? - спросила она. - В мире нет зла, и вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует.

- А тут не из-за чего волноваться, мадам. Мы видим лишь крошечную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна. В мире все уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными.

От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила:

- Откуда вы знаете все то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что все это истинно?

- Я не знаю, истинно ли все это, - ответил он. - Я просто в это верю, потому что это доставляет радость.

Я прищурился. Он мог бы сказать, что все это он уже попробовал, и все вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, - это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему?

Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном. Он говорил прямо в лоб, не давая никакой возможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.

- В истории мира все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без исключения.

Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень быстро.

- Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрист?

На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что он знал нового собеседника лично.

- Может быть, вы мне сами скажете? - ответил он вопросом на вопрос.

- Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних.

Антихрист говорит: будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад.

- Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться.

- Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что, по-вашему, случится тогда?

- Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части Галактики, - ответил Шимода.

- Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи.

- А что хотят услышать ваши дети?

- Если мы все свободны делать все, что захотим, то я могу прийти к вам на поле с дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку.

- Конечно, вы вольны это сделать.

Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был, по крайней мере, один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова.

События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать те же вещи иначе и не задевая их самолюбия. Постепенно меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал однажды, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам было отправляться в путь. "Справочник" там, в студии, мне совсем не помог.

"Для того чтобы стать свободным и счастливым, ты должен пожертвовать скукой. Не всегда такую жертву принести легко".

Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса у дороги N41 и что мы спим там же, прямо у самолетов.

Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей, которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было еще полчаса, а дела шли все хуже и хуже.

- А знаете, мистер, я думаю, что вы - обманщик, - сказал следующий.

- Конечно, я - обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы - это вовсе не тела, разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов. Мы - идеи Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни верили в смерть...

Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся его слова, он бы посмеялся над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки.

"Не расставайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья".

На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься еще не было, он остановился у крыла моего самолета.

- Помнишь, что ты сказал, узнав о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я ни совершил?

- Нет.

- А ты помнишь тот день, Ричард?

- Да, день я помню. Внезапно ты показался мне таким одиноким. Но я не помню, что тогда сказал.

- Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю, то мое счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел сюда, чтобы узнать простую истину: не имеет значения, говорю я или нет. Я выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир.

- Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно.

- Ну, спасибо большое. Я нашел то, ради чего прожил эту жизнь, я закончил работу всей жизни, а он говорит: "Это и так ясно, Дон". - Он смеялся, но в то же время был печален, и тогда я не знал, отчего.

Часть восемнадцатая

"Твое невежество измеряется тем, насколько глубоко ты веришь в несправедливость и человеческие трагедии. То, что гусеница называет Концом света, Мастер назовет бабочкой".

Слова, которые я прочитал в "Справочнике Мессии" накануне, были единственным предупреждением. День проходил как обычно. Я стоял на верхнем крыле "Флита", заливая бензин в бак, и с удовольствием поглядывал на небольшую толпу желающих прокатиться. Его самолет после посадки подрулил к ним и остановился, подняв своим широким винтом небольшой ураган. Но в следующую секунду раздался легкий хлопок, будто лопнула шина, и тут толпа сорвалась с места и побежала. Шины на "Трэвэл Эйр" были в полной сохранности, мотор, как и за секунду до этого, тихонько урчал на холостых оборотах, но в матерчатой обшивке фюзеляжа у пилотской кабины зияла большая дыра. Шимоду отбросило к дальней стене, его голова свесилась вниз, а тело казалось совершенно неподвижным.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что Дональда Шимоду только что застрелили, еще одно, чтобы бросить канистру, спрыгнуть на землю и рвануть к нему. Все было похоже на киносценарий, на сцену из любительского спектакля: человек с дробовиком в руках, убегающий вместе со всеми - он пробежал так близко от меня, что я легко мог бы дотянуться до него рукой. Теперь я вспоминаю, что мне на него было наплевать. Во мне не было ни ярости, ни удивления, ни ужаса. Главное, надо было как можно быстрее добраться до кабины "Трэвэл Эйр" и поговорить с другом.

Казалось, что у него в руках взорвалась бомба. Кожаная куртка и рубашка на левом боку были залиты кровью и свисали лохмотьями, видны глубокие раны, словом, алое месиво. Его голова упиралась в правый нижний угол приборного щитка, возле ручки зажигания, и я подумал, что если бы он пристегивался в полете, его бы так сильно не швырнуло вперед.

- Дон, ты в порядке? - Глупее вопроса не придумаешь.

Он открыл глаза и улыбнулся. Его лицо было мокрым от крови.

- Ричард, как все это выглядит?

Услышав, что он заговорил, я почувствовал огромное облегчение. Если он может говорить, если он может думать, то с ним все будет в порядке.

- Слушай, приятель, если бы я не знал, кто ты такой, я бы сказал, что ты влип в историю.

Он не шевелился, только чуть-чуть повернул голову, и внезапно я снова испугался, больше его неподвижности, чем этого кровавого месива.

- Я не знал, что у тебя есть враги.

- У меня нет. Это был... друг. Лучше, чем, если б... какой-нибудь возненавидевший меня бедняга... навлек на себя... всякие беды... убив меня.

Сиденье и стенки кабины были сплошь залиты кровью - придется немало потрудиться, чтобы снова отмыть "Трэвэл Эйр", хотя сам самолет практически не был поврежден.

- Должно ли так было случиться, Дон?

- Нет... - тихо сказал он, едва дыша, - но я думаю... мне нравится драма...

- Ладно, давай быстрее! Исцеляйся! Судя по размерам толпы, нам сегодня придется много полетать!

Но пока я подбадривал его шутками, несмотря на все свои знания и понимание реальности, мой друг Дональд Шимода упал на ручку зажигания и умер.

В моей голове будто с грохотом что-то взорвалось, мир покачнулся, я соскользнул с крыла и упал в траву, залитую кровью. "Справочник Мессии" вывалился из кармана и раскрылся, ветер заиграл его страницами.

Я поднял его, не глядя. "Неужели этим все и кончается?! -думал я. - И все, что говорит Мастер, лишь красивые слова, которые не могут спасти его, когда на фермерском поле на него бросается какой-то жалкий бешеный пес".

Мне пришлось прочитать трижды, прежде чем я смог поверить, что на этой странице было напечатано:

"Все в этой книге может оказаться ошибкой".

Эпилог

Когда пришла осень, я был уже на юге, улетел туда с теплыми ветрами. Подходящих полей там мало, но толпы с каждым днем становились все больше. Желающих прокатиться на биплане и раньше хватало, а в эти дни люди все чаще оставались поговорить со мной, посидеть у костра.

Время от времени кто-нибудь, кто не был так уж сильно болен, вдруг заявлял, что от нашего разговора ему становилось лучше, и на следующий день люди начинали странно на меня посматривать и из любопытства придвигались поближе. Не раз я улетал на рассвете.

Никаких чудес не случалось, хотя мой "Флит" стал летать лучше, чем прежде, и расходовать меньше бензина. Масло больше не подтекало, а мошкара уже не разбивалась о пропеллер и лобовое стекло. Несомненно, это от того, что похолодало, или эти крошки поумнели и заранее улетали с моей дороги. Однако одна река времени для меня остановилась в тот летний полдень, когда застрелили Шимоду. Подобного конца этой истории я не понимал и не мог в него поверить; это засело у меня в голове, и я тысячу раз пережил все заново, надеясь, что исход может каким-то образом измениться. Но он не менялся. Чему я должен был научиться в тот день?

Однажды поздно вечером, в конце октября, когда я, испугавшись толпы, улетел из какого-то городка в штате Миссисипи, мне на глаза попалась крошечная пустая площадка, которой едва хватило, чтобы посадить "Флит"...

Еще раз перед тем, как заснуть, я принялся заново вспоминать ту последнюю секунду нашей встречи - почему он умер? Для этого не было причин. Если то, что он говорил, правда... Теперь уж не с кем было поговорить, как бывало прежде, не у кого учиться, не на кого напасть и завязать словесную дуэль, не об кого оттачивать мой новый светлый ум. Самому с собой? Можно, но с Шимодой это было в два раза интересней, он учил меня, постоянно выбивая из равновесия приемами духовного каратэ. Думая об этом, я уснул и увидел сон.

Он стоял на коленях, спиной ко мне, зашивая дыру в боку "Трэвэл Эйр", там, куда пришелся заряд дроби. На зеленой траве у его колена лежал рулон специальной авиаткани марки "А", стояла банка с авиалаком.

Я знал, что сплю, но я также знал, что все это происходит на самом деле.

- Дон!

Он медленно встал и повернулся ко мне, улыбнувшись при виде моего лица, на котором смешались печаль и радость.

- Здорово, приятель, - сказал он.

Слезы застилали мне глаза. Смерти нет, смерти вообще нет, и передо мной стоял мой друг.

- Дональд!.. Ты жив! Чем ты тут занимаешься? - Я подбежал и обнял его, он был настоящим. Я чувствовал под пальцами кожу его летной куртки, слышал, как от моих объятий трещат его кости.

- Здорово, - повторил он. - Надеюсь, ты не возражаешь, если я залатаю эту дырку.

Я был так рад его видеть, что ничего невозможного для меня просто не было.

- При помощи заплатки и лака? - удивился я. - Ты собираешься пришить заплатку?.. Надо делать иначе, ты должен увидеть это место совершенно целым, представить, что все уже сделано... - Говоря это, я заслонил ладонью кровавую дыру с рваными краями, а когда убрал руку - дыра исчезла. Перед нами стоял самолет, сверкавший на солнце как зеркало, без единого шва на ткани фюзеляжа.

-Так вот как ты это делаешь! - сказал он, в его темных глазах светилась гордость от того, что его не слишком уж блестящий ученик наконец-то научился творить реальность силой воображения. Сам же я своим способностям не удивился; во сне именно так и надо было поступить.

У крыла его самолета горел костер, над которым висела сковородка.

- Ты что-то готовишь, Дон! Слушай, я никогда не видел, чтобы ты готовил. Что там у тебя на завтрак?

- Оладья, - ответил он сдержанно. - Я напоследок решил показать тебе, как их надо жарить.

Он разрезал оладью пополам своим перочинным ножом и вручил один кусок мне. Когда я пишу эти строки, я все еще живо ощущаю ее вкус... словно опилки смешали со старым клейстером и разогрели в машинном масле...

- Ну как тебе? - поинтересовался он.

- Дон...

- Это страшная месть привидения, - засмеялся он. - Я ее сделал из гипса. - Он положил свой кусок на сковородку. - Это чтобы напомнить тебе: если ты когда-нибудь захочешь пробудить в человеке тягу к знаниям, делай это при помощи твоего понимания мира, а не при помощи твоих оладий, договорились?

- Нет! Дон, любишь меня, так полюби и мои оладьи! Это же хлеб насущный!

- Прекрасно. Но я тебе гарантирую, что если ты осмелишься кого-нибудь накормить твоим хлебом насущным, то первый же такой ужин станет тайной вечерей, со всеми вытекающими последствиями.

Мы посмеялись, потом помолчали, я взглянул на него.

- Дон, с тобой все в порядке, да?

- А ты, что же, думал, что я умер? Как не стыдно, Ричард.

- И это не сон? Я не забуду, что вижу тебя сейчас?

- Нет. Это сон. Это другое пространство-время, а любое другое пространство-время - это сон для здравомыслящего землянина, каковым тебе остается пребывать еще некоторое время. Но этой встречи ты не забудешь, и это изменит твой образ мыслей и твою жизнь.

- А мы еще встретимся? Ты вернешься?

- Не думаю. Я хочу выйти за пределы пространства и времени. По правде говоря, я уже вышел. Но между нами, между тобой и мной, и другими из нашей семьи остается связь: если ты столкнешься с серьезной проблемой - засни, думая о ней, и, если хочешь, мы встретимся здесь, у моего самолета, и обсудим ее.

- Дон...

- Что?

- Но к чему был этот дробовик? Почему это случилось? По-моему, в том, что тебе прострелили сердце из дробовика, не было ни славы, ни проявления могущества.

Он сел на траву у крыла.

- Поскольку я не был всемирно известным Мессией, мне не надо было ничего и никому доказывать. А поскольку необходима тренировка в том, чтобы наш внешний вид не волновал нас... и не печалил, - подчеркнул он последние два слова, - для тренировки можно и истечь кровью. К тому же меня это и позабавило. Когда умираешь, испытываешь такое чувство, будто в жаркий день ныряешь в глубокое озеро. Вначале шок от обжигающего холода, но боль длится лишь секунду, а затем ты принимаешь свой истинный вид и купаешься в настоящей реальности. Но я проделал это уже столько раз, что даже шока почти не чувствую.

Он помолчал, а потом поднялся на ноги.

- Лишь очень немногих интересует то, что ты можешь им сказать, но это нормально. Запомни, что об Учителе судят вовсе не по числу его учеников.

- Дон, я постараюсь, обещаю тебе. Но сбегу, как только это мне надоест.

Самолета никто не касался, однако неожиданно его пропеллер завертелся, двигатель чихнул облаком сизого дыма, а затем ровно загудел.

- Обещание принято, но... - он, улыбаясь, смотрел на меня, словно чего-то не мог понять.

- Принято, но что? Скажи. Вслух. Скажи мне. Что не так?

- Ты не любишь толпу, - сказал он.

- Не люблю, когда она давит на меня. Я люблю поговорить и обменяться идеями, но когда вспоминаю, как они тебе поклонялись, и эта зависимость... Я надеюсь, ты не просишь меня... Считай, что я уже сбежал.

- Может быть, я полный дурак, Ричард, и может быть, я не вижу чего-то очевидного, что прекрасно видно тебе, и если так, то, пожалуйста, подскажи мне, но что плохого в том, чтобы записать это все на бумагу? Разве есть такое правило, которое запрещает Мессии писать то, что, с его точки зрения, истинно, что забавляет его, что помогает ему творить чудеса? И, может быть, тогда, если людям не понравятся его слова, они смогут просто их сжечь и развеять пепел по ветру, вместо того, чтобы стрелять в него самого. А если понравятся, то они смогут их заново когда-нибудь перечитать, или написать их на дверце холодильника, или воспользоваться идеями, которые им там приглянутся. Что плохого в том, чтобы их записать? Но, может быть, я - просто дурак.

- Значит, написать книгу?

- А почему бы и нет?

- А ты знаешь, сколько надо труда... Я обещал себе, что в жизни никогда больше не напишу ни единого слова!

- А, вот в чем дело. Ну, тогда прости, - сказал он. - Ты, конечно, прав. Я просто этого не знал. - Он встал на нижнее крыло и залез в кабину. - Ну, ладно. Как-нибудь увидимся. Счастливых полетов, и все такое. Смотри, чтобы толпа до тебя не добралась. Так ты уверен, что не хочешь написать книгу?

- Никогда, - сказал я. - Ни единого слова.

Он пожал плечами и натянул летные перчатки, затем потянулручку газа, и мотор оглушительно взревел. Когда я проснулся под крылом своего "Флита", этот рев все еще звенел у меня в ушах. Я лежал в безмолвии, царившем над этим полем, укрытом изумрудным пушистым ковром. Новое ласковое утро пришло в мир.

И тут, ради забавы, еще толком не проснувшись, я, один из почти пяти миллиардов мессий, живущих на этой планете, взял свой бортжурнал и принялся писать о моем друге:

И пришел на эту землю Мессия, и родился он на священной земле штата Индиана...

 в библиотеку